Её это потрясло. Она даже отступила на шаг, будто я её ударил.
— Не воевала, говоришь, — продолжал я, хоть понимал смутно, что уже пора бы заткнуться. — Ты — хуже вояк убийца. И тогда врала, и сейчас продолжаешь врать. Ты мне вот что скажи: кому выгодно, чтобы их не было? Или — вообще всем, а? Чтобы вас совесть не мучила здесь, на Земле? Чтобы радостно отметить победу — и чтобы никто ничего не вспоминал?
— Да за что нас должна мучить совесть?! — выкрикнула Вера со злостью. — За то, что мы себя убить не дали?!
— За п-провокации, — мне что-то уж совсем тяжело стало говорить. — За враньё. И за то, что ты сейчас говорила — что надо им было уб-бить своих детей, чтоб ты спала лучше.
— Ты дурак! — выпалила Вера. — Дурак и предатель!
— Да, п-предатель. Ещё п-поздно спохватился.
Вера яростно и беспомощно взглянула на Юльку. Юлька потрясённо смотрел на меня.
— Н-ничего, детки, — еле выговорил я. — М-может, ещё разберётесь, что к чему. М-мне вот б-бывает… жаль… что меня не д-добили на Океане-2.
Вера как-то выдохнула, обмякла. И снова смотрела на своего Юльку, будто помощи взглядом просила. А он обнял её и тихонько сказал ей в макушку:
— Полетели со мной, а? Ты журналистка, ты разберёшься. Полетели, пожалуйста?
А она спрятала лицо у него на груди. Молчала. Может, даже думала.
По-моему, когда Алесь прибежал и сказал, что всё улажено, все вздохнули с облегчением. Юлька сказал:
— Алесь, Вера летит с нами, поправь, пожалуйста, список участников группы.
Алесь вздёрнул бровь: поразился. А Вера своего Юльку почти оттолкнула:
— Я ещё не соглашалась!
Он только улыбнулся:
— Журналистский искус. Жив ты или помер — как там дальше?
— Главное, чтоб в номер материал успел ты передать, — продолжила Вера. Хмуро. — Я не гоняюсь за сенсациями.
— Ага, они за тобой гоняются.
Она аж задохнулась:
— Ты… ты… я никого не предупредила!
— Сейчас связь хорошая.
— У меня ничего с собой нет! Я не готова!
Но Юлька только головой качал:
— Верка, если ты человек и если ты профессионал — ты полетишь. И будешь работать. И посмотришь своими глазами. А если нет… ну, что… нет — так нет. Тогда — прощай.
И она сразу осеклась.
— «Прощай»?
— Ага, — сказал Юлька. — Потому что тогда — ты очень намного хуже, чем я думал.
— С-современная журналистка, — сказал я, не удержался. — Боится узнать, сколько успела н-наврать. С… с-трашно правду узнать, девочка?
Она на меня зыркнула яростно:
— Ничего мне не страшно! Я ещё докажу… — и задумалась. — Только мне нужна рабочая одежда. И… хоть зубная щётка, я же не собиралась…
— У меня есть запасная, — сказал Юлька.
Алесь слушал и хмурился:
— Юл, совершенно напрасно тащишь с собой человека, который и не хочет, и, скорее всего, не может. Ну что ей там делать?
И Юлька сказал неожиданно твёрдо:
— Смотреть. Потому что Вера — это ВИД, и потому что ей поверят, когда она расскажет. Ей же поверили с бельками. Это будет важно для всех. И для неё.
Алесь больше спорить не стал, но я видел: он согласился, скрепя сердце.
— Объявлена посадка, — сказал он всем. — У четвёртого шлюза.
И мы пошли, а Юл, проходя мимо меня, посмотрел, кажется, благодарно. Вера была с ним, шла с выражением напряжённым и потерянным, но мне это её выражение даже понравилось. Она уже не выглядела как в агитролике.
* * *
Эта «Астра» оказалась тем ещё цветочком. Старый громадный армейский грузовик. Для перевозки пассажиров он, вообще-то, не приспособлен. Эти громадные помещения можно отлично использовать как криокамеры, так что кают или кубрика в них просто нет. Если людей возить — то мёрзлым мясом, как военные говорят, в анабиозе. Но нас нельзя было в анабиозе, потому что всё из грузовых отсеков перед рейсом вынули: туда со станции собирались загрузить шедийские анабиозные капсулы с бельками. Поэтому полёт получился комфортабельным на диво: наш пилот раскрыл один трюм, там включили отопление, дали воздух-свет — и выдали нам спальные мешки. Экспедиционные. Надувные. И второй пилот, который выдавал мешки, сказал:
— На этом рыдване гравитация не особо стабильная, она может и вырубиться, поэтому мешки каждый раз готовьте по инструкции, надувайте тщательно. А то невесомость-то вам не повредит особо, зато возвращение силы тяжести все, кто не надует мешок, основательно почувствуют, если сверху навернутся.
Вера ему сказала:
— Вы, наверное, шутите? — а он только ухмыльнулся.
— Знаете, — говорит, — барышня, у нас тут не лайнер класса «люкс». В пространственном прыжке до места — двое суток. Можно и потерпеть как-нибудь.
Больше никто не стал возражать. Правда, наша команда в общем и целом совсем не обрадовалась. Но мне было неожиданно весело; я даже подумал, что случись мне спать на полу трюма, прямо на металлических плитах, с низким кислородом, с восстановленным пайком, как на армейских звездолётах — было бы ещё веселее. Почему-то от этого слегка легчало.
И ещё от того, что рядом со мной устроились шедми. Ну, скажем, рядом с Алесем, Беллой с её ёжиком и со мной. Они, похоже, сделали какие-то свои выводы насчёт меня, ещё в космопорту.
А я смотрел на них и думал… всякое думал. После того, как мы пережили старт в спальных мешках вместо стартовых кресел — я всё наблюдал, наблюдал…
Рыбьим жиром от них несло в закрытом помещении — будь здоров… помнил я этот запах. От Алеся, Беллы, её рыжего приятеля и ещё кое-кого из комконовских, кстати, тоже нехило шмонило рыбьим жиром — они же трогали те же вещи, что и шедми, да и их самих. Но я заметил: немного принюхаешься — и перестаёт напрягать. Как запах псины или лошади… да к запахам человек вообще привыкает, даже к вони падали.
Я ещё подумал: от нас ведь тут тоже не райскими розами несёт — душа нет, и неизвестно, когда будет. Интересно, каково шедми нюхать нас? Вроде молчат. Так и мы молчим. А им, может, наш обезьяний духан не легче, чем нам — рыбий жир.
Им удобно было сидеть на полу — удобнее, чем нам. Но это, быть может, потому что наши сами себя к стульям приучили. Когда мы обедали — они ели консервы в нашей упаковке, только сделанные, видимо, специально для шедми: там были рыба, какие-то, наверное, мидии или устрицы и морская капуста. Так приготовлено, что вряд ли это стал бы жрать человек, но шедми вполне уминали, даже, кажется, охотно, по-земному, причём: вилкой и ножом. Девушка-шедми, Гэмли, вела себя с Беллой, как приятельница: они вместе грызли кусочки подсоленного вяленого минтая, как конфеты, и всё пытались угостить и Бэрея, а он отмахивался. Это всё со стороны выглядело очень по-человечески — но на самом деле абсолютно отличалось от человеческого поведения.
Потому что, когда земная девица пытается сунуть парню в рот кусочек рыбы — это флирт. Кокетство. А шедми — вот как объяснить, что она вообще не кокетничала? Все действия похожи, а смысл другой. И чувствуется, сука, чувствуется, что другой. Но не ухватить в деталях.
Может, потому, что она вообще не стеснялась? Или потому, что не было между ними вот этого… как говорится, химии. Искры. Но химии-то не было, а что-то другое было.
Я всё пытался додуматься, на что это похоже. Не ловилось. Даже брат с сестрой на Земле так не общаются, разве что — если им по пять лет… хотя вот! Они играли вместе! Как маленькие дети, которые дружат — как дети, которые ещё даже в школу не ходят, ещё не знают, что мальчишки дерутся, а девчонки ябедничают. Которым по детской наивности пока всё равно, с кем играть — с мальчишкой или с девчонкой.
Как они друг друга легко трогали… тоже как дошколята.
И я смотрел и думал: мы же их считали жутко развратными. Про их девиц думали… а они — как маленькие девочки… Или это именно Гэмли такая?
Вблизи — очень хорошенькая, но не по-человечески. И сейчас странно вспоминать, что мы думали об этих женщинах, как о своих — в голове не укладывается. На фотках, даже на видео с дронов — ещё как-то можно перепутать, но когда долго смотришь вблизи… И потом, они холодные. Буквально: потрогаешь, а они — как труп. Как неживое. Я от кого-то слышал: у них нормальная температура — двадцать восемь градусов Цельсия, точно, как труп. И Бэрей, конечно, тоже такой. Мы для них — как печка, очень здорово горячие.
